Вельяминовы – Время Бури. Книга первая - Нелли Шульман

В особняке на Брук-стрит, девушка достала из гардероба дневное платье, бежевого шелка. Она пошла на пятичасовой чай, в отель «Беркли», надев туфли на каблуке, накрасив губы. Лаура читала в The Times, что после чая начинаются танцы. Ей хотелось побыть в объятиях мужчины, двигаясь по начищенному паркету, вдыхая запах сандала и табака, ощущая руку на талии, повторяя шаги вальса или танго:

– Мы с Наримуне танцевали, дома…, – Лаура сидела за столиком, с другими женщинами, играл оркестр, – включали радио и танцевали. И на вечеринке, в Кембридже, тоже. Тогда Констанца была жива. Не думай о нем, – приказала себе Лаура. Девушка закрыла глаза:

– Маленькому два года сейчас. Уильям летом родился, а он весной. Почти ровесники…, – много мужчин на чае носило военную форму. Лаура смотрела на танцующие пары:

– Меня кто-нибудь пригласит, непременно. Сейчас, на следующую мелодию…, – приглашения девушка не дождалась. Она тихо плакала в такси, по дороге домой, сморкаясь в платок.

На следующий день Лаура пошла в дешевую, женскую парикмахерскую, в рабочем Ист-Энде. Девушка сделала короткую прическу. На полигоне краска с виска начала исчезать, но Лаура не хотела ничего менять:

– Какая разница? Я никому, кроме папы, не нужна. Умру старой девой, маленький никогда не узнает, что я его мать…, – Лауре хотелось выть. Она брала револьвер, отправляясь на открытую площадку для стрельбы. Оказавшись на полигоне, Лаура, с облегчением, поняла, что в особняке тира нет:

– Очень хорошо…, – угрюмо сказала себе девушка, – иначе бы я не о мишенях думала, а о том, что…, – плоская, приморская, равнина, с низкими деревьями, не походила на густой лес в Блетчли-парке. Лаура старалась не вспоминать свой шепот:

– Еще, еще…, Господи, как хорошо с тобой…, – она вонзила ногти в ладони: «Почти полгода прошло».

Кузен прислал вежливое, холодное письмо. Он извинялся, что поддался мимолетной слабости:

– Надеюсь, кузина, мы останемся друзьями, – читала Лаура, – я прошу прощения за поведение, недостойное джентльмена…, – конверт лежал рядом с медной, походной пепельницей. Когда девушки заговаривали о танцах, или голливудских актерах, Лаура отшучивалась, или переводила разговор на учебу.

Они все были очень разными. Коллега Лауры по министерству иностранных дел, Элейн, работавшая в посольствах в Мадриде и Лиссабоне, Вера, выросшая в богатой семье, в Румынии, знавшая венгерских и австрийских аристократов, беженка из Польши, графиня Кристина, занимавшаяся до войны выездкой и горными лыжами.

Лаура смотрела на письмо от кузена:

– Надо избавиться от конверта. Не тащить же его на задание…, – девушка, горько, усмехнулась. Щелкнув рычажком лампы, Лаура взяла второй конверт, с индийскими марками:

– Дорогая моя, – читала она ровный почерк, – надеюсь, у тебя все хорошо. Я записалась в армию, но пока продолжаю лечить детей. Неизвестно, начнутся ли в колониях, военные действия. Япония продолжает схватки с Китаем. Мне, как монахине, запрещено брать в руки оружие, но я говорила с наставниками, в Лхасе. Мне дали временное освобождение, от некоторых обетов. Впрочем, надеюсь, что вы разобьете Гитлера. Японцы тогда вернутся обратно на острова…., – Тессу направили врачом в бригаду гуркхов, выходцев из Непала:

– Большинство из них буддисты, как и я. Ты, наверное, знаешь, что гуркхи считаются в Индии, самым бесстрашным народом…, – свернув письмо, девушка аккуратно его спрятала:

– Она монахиня, ей легче. Впрочем, я тоже подобную жизнь веду. Надо будет себе кличку взять: «Монахиня»…, – собравшись с духом, Лаура скомкала письмо Стивена. Она медленно, аккуратно, рвала конверт на мелкие куски. Девушка распахнула окно, в лицо ударил холодный, соленый ветер. Она услышала рокот моторов самолета. Слезы навернулись на глаза. Лаура следила взглядом за белыми клочками, пропадавшими в темноте. Захлопнув ставню, поежившись, она села за стол. Девушка открыла очередную папку:

– Работники СД, прикомандированные к ведомству генерал-губернатора Франка, в Кракове…, -закурив, Лаура вернулась к работе.

Дверь в гардеробную приоткрыли, в спальне горел камин. Пахло кедром, на ручке кресла висели чулки. На ореховом столике лежала The Times, с заголовком:

– Даладье покидает пост премьер-министра, французский парламент избирает Поля Рейно. Настало время действия, – Рейно славился яростной ненавистью к немцам. Автор передовицы намекал, что Британии, совместно с Францией, не стоит дожидаться, пока Гитлер прекратит «странную войну», как ее называли. Журналист ратовал за наступление:

– Советский Союз ослаблен зимней войной. Сталин не поможет Гитлеру. Наш долг, оказаться в Дании, и Норвегии, иначе на улицах Осло и Копенгагена будут развеваться нацистские флаги…., – Тони выбиралась из Мейденхеда в город за покупками, и на примерки. Она обедала с Оруэллом и другими журналистами. У Тони спрашивали, когда она примется за следующую книгу. Девушка замечала:

– У меня заботы матери, диссертация. С венчанием, хлопот прибавится, – серьезно добавляла Тони, – надо ухаживать за мужем, вести дом…, – она закидывала ногу на ногу, рассматривая отполированные, гладкие ногти. У тети Юджинии имелись обширные знакомства, на Флит-стрит. Леди Кроу часто публиковалась в газетах и давала интервью. Тони хотелось, чтобы будущая свекровь слышала только хорошие вещи. О фотографиях никто не заговаривал. В семье, кроме покойного отца, о них знали только тетя Юджиния и Маленький Джон. Никто, конечно, ничего бы Питеру не сказал. Во время публикации Питер еще жил в Германии. Тони слышала от него о Максимилиане фон Рабе, но только поморщилась:

– В Испании я не встречалась с нацистами. Где бы мне было их увидеть? Ты такой смелый…, – она прижалась щекой к руке Питера, – я восхищаюсь тобой…

– Просто мой долг, – он поцеловал белокурый, пахнущий цветами висок, – долг мужчины и порядочного человека. Если кем-то восхищаться, то это тобой, любовь моя…, – за зиму Тони устала от восхищения.

Он приезжал в Мейденхед с подарками, целовал ей руки, выслушивал отрывки из диссертации, катал ее по реке, и проводил много времени с мальчиком. Они с Тони обедали вместе с Уильямом. Малыша было рано сажать за взрослый стол, но Питер улыбался:

– Ничего страшного. Мы семья, я могу в детской поесть. Так даже лучше, – он читал ребенку, играл с ним в механический поезд, укладывал спать и пел колыбельные. Уильям тянулся к нему. Тони, смотрела на сына:

– Он маленький, полтора года. Он быстро забудет Питера. Тем более, когда увидит настоящего отца…, – она стояла на пороге гардеробной, в бархатном, распахнутом халате. Белая, кожа, длинных ног, высокой груди, светилась жемчугом. Подняв руку, Тони полюбовалась блеском кольца: «Придется его оставить, как все остальные подарки». Драгоценности от жениха, бусы, браслеты, она складывала в шкатулку. Тони, немного сожалела, что перед отлетом в Цюрих, не сможет сходить к одному из ювелиров, в магазины Бонд-стрит, и все продать. Вещи стоили дорого, деньги бы ей пригодились.

– Нельзя, – она прошла к столу, опустившись в кресло, подхватив чулки, – иначе они подумают, что я взяла вещи с собой, что я его люблю…, – Тони решила не оставлять записки, а просто исчезнуть:

– Еще решат, что меня похитили, – девушка, невольно, улыбнулась, – немцы, например. С занятиями Маленького Джона подобное возможно…, – она щелкнула перламутровой зажигалкой. В газете писали, что в Америке скоро поступят в продажу чулки из нового, искусственного материала, нейлона:

– Их я в Бельгии куплю…, – Тони натягивала шелковые, жемчужно-серые чулки, – наверняка, они появятся в магазинах…, – сняв средства со счета в банке, Тони перевела их в аккредитивы. В тайнике, в ящике с бельем, лежал новенький, испанский паспорт, сеньоры Антонии Эрнандес, с вписанным в него сыном, Гильермо, полутора лет от роду. В бумагах Тони спрятала конверт с билетом на рейс Swissair, с аэродрома Кройдон, в Цюрих. Самолет уходил тридцатого марта, в десять часов утра. В три часа дня Тони приземлялась в Швейцарии. Она собиралась вечером, сесть на поезд, идущий в Рим. Тетя Юджиния прочла ей письмо из Мон-Сен-Мартена:

– Две недели назад Виллем телеграфировал, что корабль прибыл в Геную. Он начинает учиться, готовиться к получению сана священника. Это еще на два года, потом он вернется в Африку, призревать сирот…, – тетя Юджиния перекрестилась:

– Жаль, что дядя Виллем и тетя Тереза от него внуков не увидят, но у них Маргарита есть. Я уверена, что у Давида с Элизой еще дети появятся…, – Тони замечала, как, иногда, смотрит на нее предполагаемая свекровь. Она опять увидела в глазах тети Юджинии знакомое выражение. Тони зло сказала себе:

– Ожидает, что я, как племенная кобыла, буду рожать детей, наследников «К и К». Никогда подобного не случится…, – Тони собиралась объяснить Виллему, что согласилась на помолвку от одиночества и безысходности.